от плеера-радио и, вуаля, включаете музыку. Настоящая колонка готова. В пустой бетонной камере звук будет отражаться от стен, создавая эффект концертного зала.

Кевин только улыбнулся в ответ.

В наших недолгих поездках на допросы из одного гаража в другой, иногда затягивавшихся из-за того, что с контрольного пульта невовремя реагировали на просьбы открыть ворота, агент Хельсон многое узнал о моей одинокой тюремной жизни. Я, безмолвное существо по причине контракта с тюрьмой, была очень рада найти собеседника, а он всегда проявлял живой интерес к опыту моего тюремного существования. Не знаю, было ли ему действительно интересно или это была методика «разговорить» меня. Впрочем, это было не важно – «раскалываться» мне было не в чем, а потому наше общение мне было только в радость. Мы много разговаривали о тюремной кухне, а затем и о русских традиционных блюдах. Как известно, американцы всегда рады поговорить о еде. Друзьями в тех обстоятельствах мы вряд ли могли стать, хотя, если бы ситуация была иной, такое вполне могло случиться.

– Боб, мы бы хотели, чтобы Мария прошла проверку на детекторе лжи, – обратился к моему адвокату агент Хельсон, когда все расселись по местам в комнате для допросов.

– Я бы не хотел, чтобы это случилось, Кевин, – резко ответил Боб. – У вас, как я понимаю, нет сомнений в том, что мой клиент говорит правду. Так? Вы даже выдали суду документ, где черным по белому сказано, что она, – он кивнул в мою сторону, – говорила вам правду. Тогда зачем это тестирование? Вам прекрасно известно, что полиграф не дает стопроцентного ответа, врет человек или нет. Все зависит от формулировок самих вопросов. Чего вы пытаетесь добиться?

– Боб, – мягко сказала я, когда адвокат закончил, – мне нечего скрывать, полиграф так полиграф. Больше того, на родине мне нечего бояться. Когда я вернусь, я расскажу миру правду. Все как было, от А до Я. Я об этом вам с самого начала говорила, – добавила я, оглядев присутствующих.

– Не факт, Мария, не факт. Вы ж хорошо знаете историю российских спецслужб, да? – хитро улыбнулся Кевин. – Она не даст нам соврать: они способны на страшные вещи. Мы, конечно, не думаем, что они рискнут причинить вам вред, но очень переживаем за вашу безопасность, когда вы вернетесь в Россию.

– Премного благодарю за вашу заботу, – парировала я, – но думаю, что все будет хорошо. Меня не в чем обвинить. Это ваша ошибка с арестом невинной студентки.

– И все-таки, – не сдавался Кевин, – посмотрите, что творится. Торшин, видимо, никогда не был вашим другом, раз после вашего ареста он моментально забыл о вас. Думаю, это – позиция российской власти. Вас использовали втемную, без вашего ведома. Возможно, вам будет лучше остаться здесь, в США. Знаете, это будет сложно организовать, учитывая всю публичность вашего дела, но есть варианты…

– Я уеду домой. В Россию. Это моя родина. Там моя семья и мой народ, – поставила я точку в разговоре.

Кевин тяжело вздохнул:

– Что ж, это ваш выбор, но, если вам когда-нибудь понадобится помощь, мы всегда будем рядом…

– Еще раз благодарю вас за заботу. На этом все? – спросила я.

– Да, думаю, что на сегодня это все, – Кевин встал, знаком показывая, что меня пора вернуть в тюрьму. Я встала вслед за ним и пошла в угол, где мне надевали наручники.

Отчаявшись получить от меня согласие на сотрудничество с американскими спецслужбами, участники допроса утратили ко мне интерес. Мы продолжали изредка встречаться, не чаще раза в месяц, беседуя о моем детстве, разглядывая семейные фотографии моих бабушек и дедушек, обсуждая мои поездки с друзьями в Горный Алтай. Но больше всего агентов ФБР из отдела национальной безопасности интересовали блюда русской кухни. Они продолжали приносить мне еду «под заказ». Мишель даже однажды призналась, что пыталась приготовить мне на кухне ФБР южноамериканскую версию французского пирога «киш лорен» – яичницу в тесте с мясом и овощами, но, к сожалению, лакомство подгорело. Эти секретные и сверхважные встречи подавались прессе как продолжение получения информации от страшного российского иностранного агента.

Белые мишки

Спустя семь месяцев в заключении в Александрийской тюрьме мне удалось получить одобрение администрации на работу. Думаю, что это случилось не из-за моих заслуг, а, скорее, потому, что больше никто эту работу не хотел.

За 7 долларов в месяц работник отделения был обязан выполнять следующие обязанности: получать под счет подносы для каждого приема пищи и выдавать их женщинам, собирать грязную посуду и также под счет сдавать надзирателю, после каждого приема пищи – трижды в день – убирать остатки еды со столов и пола, подметать оба этажа отделения, чистить фонтанчик для питья и микроволновую печь, обрабатывать столы специальным дезинфицирующим раствором, собирать и выносить мусор, получать под счет и выдавать женщинам туалетную бумагу и средства гигиены. Кроме того, каждую ночь после отбоя с 23 часов до 1 часа ночи надо было подметать все отделение, мыть пол, обрабатывать столы, телефоны, мебель и микроволновку спецраствором, протирать двери и окна камер, мыть камеры для новеньких в отделении, чистить унитазы и раковины. Отдельного внимания заслуживал душ: также после отбоя душевой угол мылся двумя разными дезинфицирующими средствами, а занавеска душа стиралась прямо на полу мылом и раствором, чтоб на ней не было разводов и капель к приходу утренней смены.

Вставать было положено к завтраку и приводить в порядок отделение после «ночников» – людей, которые по 22–23 часа находились на одиночном содержании и только ночью получали право на пользование душем и телефоном. Как правило, это означало новую чистку душа и столов после ночных заключенных.

Спустя пару недель такой работы мое здоровье от дезинфекторов и хронического недосыпа дало сбой, выразившийся в ежеутреннем кровотечении из носа, которое я прятала от надзирателей, боясь, что меня снова отправят в изоляцию на первый этаж, где в отсутствие больничного крыла просто закрывали больных. Со временем я научилась спать стоя в ожидании подносов с едой, и кровотечение прекратилось.

Однако за эти «почетные» обязанности полагалась крайне важная для меня, человека, который 3,5 месяца отсидел в одиночке, возможность иногда не закрываться в одиночной камере при общих «локдаунах». В это время работник отделения оставался в общем зале на случай возникновения форс-мажора в камерах, чтобы позвать на помощь надзирателя.

Также после отбоя некоторые надзиратели оставляли мне пульт от телевизора, и, пока я мыла пол, у меня была возможность одним глазком посмотреть мои любимые познавательные передачи – документальные фильмы по географии и истории, которые начинались как